петербургской «Бродячей собаке» на ее место: мол, рожденный лаять летать не сможет никогда. «Летучая мышь» находилась в доме-небоскребе Нирнзее в Гнездниках и работала под руководством Никиты Балиева, пайщика Московского Художественного театра и секретаря одного из его основателей Владимира Немировича-Данченко. На театральной сцене Балиев переиграл немало персонажей, запомнившись ролью Хлеба в легендарной «Синей птице» в постановке Станиславского 1908 года. Собственный театр, пусть и камерный, сулил куда более обещающую карьеру. В том же году с пародии на «Синюю птицу» началась жизнь «Летучей мыши», задуманной как «интимный клуб» для актерской братии. Прежде чем приземлиться в Большом Гнездниковском, «Летучая мышь» побывала в доме Перцова на Пречистенской набережной и в Милютинском переулке.
Кабаре превратилось в место сбора московской актерской богемы, куда приходили, чтобы повеселиться и отдохнуть многие видные представители русской культуры. Здесь можно было увидеть Рахманинова, играющего «Собачий вальс» на рояле, Шаляпина, распевающего сатирические куплеты, Станиславского, отплясывающего канкан вместе с Книппер-Чеховой. Основатель МХТ назвал «Летучую мышь» «отростком» МХТ в области пародии и шутки. Он с удовольствием принимал участие в капустниках, изображая дрессировщика на арене цирка, «зверей» которого играли Качалов, Москвин и другие мхатовцы.
Станиславский ценил Балиева за его «неистощимое веселье, находчивость, остроумие — и в самой сути, и в форме сценической подачи своих шуток, смелость, часто доходившую до дерзости, умение держать аудиторию в своих руках, чувство меры, уменье балансировать на границе дерзкого и веселого, оскорбительного и шутливого, уменье вовремя остановиться и дать шутке совсем иное, добродушное направление, — все это делало из него интересную артистическую фигуру нового у нас жанра».
Шутки были остроумными и социально-политическими. В дни выборов председателя Государственной думы Балиев отважился пошутить на капустнике следующим образом. На сцене установили огромный бутафорский телефон, раздался звонок, Балиев спрашивает: «Откуда говорят? Из Петербурга? Из Государственной думы? Кто говорит?», изображая разговор с некоей очень важной персоной, которая его о чем-то упрашивает. В конце он произносит: «Извините, не могу, никак не могу» и кладет трубку, обращаясь затем в зал: «Н… (он назвал имя одного из политических деятелей, добивавшегося председательского места) спрашивает, не нужен ли на нашем капустнике председатель».
Капустники, кстати, возникли именно в России еще в середине XIX века, причем от слова «капуста», поскольку собирались актеры пошутить и посмеяться на второй и третьей неделе Великого поста. Еще Щепкин устраивал у себя дома в Москве подобные вечера, на которые собирались многие его коллеги. В Петербурге капустники были на квартире у Константина Варламова.
Популярность культовой «Летучей мыши» была фантастической, многие стремились сюда, но кабаре-то было для своих, то есть только для актеров. Самоубийство в 1910 году мецената Тарасова — «изящного юноши с бархатными глазами на красивом матовом лице» — вынудило кабаре превратиться из интимного клуба со столиками в коммерческий театр миниатюр, куда продают билеты. Отныне каждый вечер в театре сидят зрители, свободных мест нет. Пародии, шутки, шаржи театральные и политические, миниатюры по произведениям классиков русской литературы, музыкальные номера — и все это под искрометный конферанс Балиева, прибегавшего к разным способам разогрева публики. Например, к подсадным уткам, которые разыгрывали маленькое представление в начале спектакля, громко скандаля и выражая свое неудовольствие увиденным. Балиев вмешивался и остроумно комментировал происходящее, к удовольствию зрителей. Ну просто праздник каждый день, пир духа.
В «Летучей мыши» начинали свою творческую карьеру многие известные деятели русского театра. Например, Евгений Вахтангов, которому Балиев поручил поставить музыкальную миниатюру «Оловянные солдатики», несколоко лет шедшую на сцене театра и ставшую причиной первого упоминания его фамилии в прессе. Журнал «Рампа и жизнь» в 1911 году отмечал: «“Летучая мышь” открыла свой сезон блестяще… Очень понравилась сказка с куклами и солдатиками, действительно прелестно поставленная новым артистом Художественного театра Вахтанговым».
Валерия Барсова, певшая на сцене Большого театра с 1920 по 1948 год, вспоминала: «Я была молода, носила две длинных косы и была очень скромно одета, пела только классическую музыку. В таком виде, с таким репертуаром явилась я в “Летучую мышь” с предложением своих скромных артистических сил. Но как это ни странно, я была принята в состав труппы на высокий, по тем временам, оклад 75 рублей. Вспоминаю, как велика была моя радость, когда я вышла из театра. Я подошла к извозчику и, не торгуясь, за 20 копеек, торжественно поехала домой с договором в кармане. Так началась моя жизнь в трех лицах. Утром я была городской учительницей и торопилась в школу, где занятия продолжались от 9 до 11 часов. В 12 часов дня я обращалась в артистку и спешила на репетицию. В 4 часа дня я сама становилась ученицей консерватории, а в 10 вечера — я вновь артистка “Летучей мыши”.
Эта жизнь в столь разнообразных личинах была чревата всякими неожиданностями. Вспоминаю, что, когда в одной из газет была напечатана рецензия о выступлении певицы Барсовой из “Летучей мыши”, на вопрос моих многих товарищей — преподавателей школы: “Не родственница ли вам эта Барсова?” — пришлось ответить: “Да”, — ибо я не могла сказать, что рецензия написана обо мне, так как прекрасно понимала, что меня, артистку “Летучей мыши”, ни на минуту не оставили бы преподавателем школы. Выступая за вечер в четырех-пяти ролях, перевоплощаясь из размашистой малявинской бабы в изящную фарфоровую маркизу, из юного пажа — в пышную московскую купчиху, я начала постигать технику актерского мастерства, научилась схватывать остро типичное, характерное».
Окончание вокальной карьеры Валерии Барсовой в Большом театре произошло при более драматических обстоятельствах. Как-то немолодой уже певице, исполнявшей роль Виолетты в «Травиате», крикнули с галерки: «Ты жива еще, моя старушка?» Ее еле откачали. Больше на сцену выходить она не решалась…
Но не все одобряли деятельность кабаре, обвиняя его в пошлости и потакании низкопробному вкусу. Дмитрий Философов в газете «Речь» выступал с критикой: «Достаточно учредить художественное кабаре, вроде “Летучей мыши”, назначить высокую плату на вход, и народ повалит валом. Вульгарная и сытая толпа любит “аристократическое уединение”. В силу социальных законов, искусство попало в цепкие руки богатого, зачастую ничтожного, плебса, в ту якобы аристократическую среду, которой грош цена».
О вторичности кабаре писал и эстетский журнал «Аполлон»: «Столь популярная московская “Летучая мышь” — совсем обыкновенного полета. Много, много таких кабаре бывало в Париже за последние десятилетия. Потом — отошло, надоело… У нас, как во всем, — запоздали! В “Летучей мыши” ставят пародию… все дрябло, скучно, и лишь вздутая цена за вход, да искусственно приподнятая затаенность и замкнутость, да участие “художественников” сделали столь знаменитым этот заурядный кабачок».
Помещение в Большом Гнездниковском стало самым большим и удобным за всю историю кабаре: замечательный зал на 350 человек, расписанный, как и занавес, Сергеем Судейкиным, прекрасный буфет (а
